rigby@mail.ru
Главная Дискография Интервью Книги Журналы Аккорды Заметки Видео Фото Рок-посевы Викторина Новое

   АЛЬБЕРТ ГОЛДМАН. "ЖИЗНИ ДЖОНА ЛЕННОНА"

ГНЕВ ЛЕННОНА

             "Открыть только в случае моего исчезновения или неестественной смерти". Такая надпись была начертана на конверте, переданном Фредди Ленноном адвокату после кошмарной встречи с сыном по случаю его тридцатилетия.
            В течение долгих месяцев по прошествии этого события Фредди и Полин опасались за собственную жизнь, так как Джон пригрозил, что застрелит Фредди, а тело утопит в море. "Его поведение нагоняло на меня ужас, - написал Фредди в письме. - Он подробно описал, как меня доставят на берег моря и утопят на глубине "двадцати, пятидесяти, а хочешь - ста ярдов". И все это говорилось так, словно он уже готов приступить к осуществлению своего ужасного замысла".
            Будучи не в состоянии противостоять безумному гневу сына, Фредди сделал единственное, что было в его силах. Он подробно записал весь разговор и передал этот документ адвокату на случай, если Джон действительно решится осуществить свои отцеубийственные планы.
            Поведение Джона можно было бы справедливо назвать "злодейским". Сначала он позвонил отцу, с которым не общался больше года, и ласковым голосом пригласил его в Титтерхерст на семейное торжество по случаю своего тридцатилетия. А когда Фредди прибыл с женой и восемнадцатимесячным сыном, их встретила симпатичная секретарша Джона Дайана Робертсон. Она попросила их подождать у подъезда, а сама якобы отправилась за дальнейшими указаниями. Фредди, который никогда еще здесь не бывал, огляделся по сторонам и почувствовал себя не в своей тарелке. Может быть, на него произвело впечатление зрелище разбитого автомобиля на бетонном пьедестале, а может быть, дело было в том, что старый дом напоминал, скорее, замок с привидениями. Но как бы то ни было, у него возникло впечатление, что дом этот похож на пышную усыпальницу.
            Вернувшись, секретарша проводила Фредди и Полин с ребенком на кухню, где им снова пришлось ждать. Они присели за большой стол, а малыш принялся ползать вокруг. Фредди опять охватило то же неприятное ощущение, и он даже заметил, обращаясь к Полин: "Здесь пахнет злом!" В этот момент Джон и Йоко, точно две летучие мыши, неожиданно спустились на кухню по уходившей в потолок винтовой лестнице. Джон выглядел мрачным, зрачки его покрасневших глаз были расширены. Он опустился на стул, зло уставился на отца и сразу зарычал: "Волнуешься? Давай, давай, тебе как раз пора начинать волноваться! Забирай свои хреновы страховые свидетельства - и убирайся к черту из моей жизни!" Последние слова вырвались из глотки Джона, словно сдерживаемый вопль. Затем, опустошенный, он рухнул на стул и затрясся всем телом.
            В то время, как Фредди безмолвно смотрел на сына, пораженный его внешним видом не меньше, чем речами: Джон нацепил на лицо огненно-рыжую бороду и выглядел совершенно безумным - Полин разрыдалась и, всхлипывая, попыталась объяснить Джону, насколько несправедлив его гнев против отца. Но это лишь усилило ярость Леннона. "Не лезь не в свое дело, глупая корова!" - процедил он, презрительно поджав губы, и оглушительно хлопнул по столу кулаком, в то время как Йоко с каменным лицом наблюдала за сценой, не произнося ни слова.
            Наконец Фредди обрел дар речи и постарался успокоить сына, признав, что, конечно, и он виноват в том, что пришлось перенести Джону в детстве. Но вместо того чтобы успокоить его, это признание лишь раздуло пламя гнева. Теперь Джон пустился в бессвязный рассказ о своем недавнем лечении в Америке, где он, по его словам, истратил целое состояние, чтобы заново пережить кошмары своего детства. Время от времени он прерывал повествование и испускал ужасающий крик, - и тогда его лицо искажалось от переизбытка чувств, которые он пытался выразить.
            Вскоре стало ясно, что, кроме ярости, Джон находился во власти безумного страха. Он сравнивал себя с Джимми Хендриксом, Джимом Моррисоном и Джэнис Джоплин, которые совсем недавно умерли не своей смертью. Джон настаивал на том, что и его ожидала преждевременная могила, и, наконец, не выдержав, взорвался: "Я сумасшедший! Мое место в дурдоме!"
            "Я не мог прийти в себя, - написал Фредди. - Я был не в силах поверить, что передо мной находился все тот же добрый, внимательный, счастливый Битл Джон, который с такой злобой разговаривал с собственным отцом - но худшее было еще впереди. Когда я напомнил ему, что никогда не просил финансовой помощи и всегда был готов обойтись без нее, он разбушевался пуще прежнего и обвинил меня в том, что я использовал прессу, чтобы заставить его помогать мне. Он пригрозил, что, если я снова обращусь к газетам, в особенности если вздумаю рассказать о нынешнем разговоре, он меня "застрелит". Между тем у меня не возникало и тени сомнения в том, что Джон говорил на полном серьезе".
            Фредди и Полин в ужасе покинули Титтенхерст. На следующей неделе они получили извещение из "Эппл" с требованием освободить виллу в Брайтоне, которую Леннон оформил на их имя по налоговым соображениям и которую теперь хотел вернуть. Фредди испытал огромное облегчение, так как это позволяло ему разрубить последний узел, связывавший его с сумасшедшим сыном. В следующий раз он услышит о Джоне, когда будет лежать на своем смертном одре.
            Сцена безумия, которую разыграл Леннон в присутствии отца, явилась кульминационным моментом всего курса терапии, который Джон прошел в Лос-Анджелесе. Вырвавшийся наружу гнев, зревший в глубинах его существа с самого детства, обрушился теперь на самых близких людей, причем без малейшего повода с их стороны.
            Музой Леннона всегда была муза огня, ревущий дьявол, обитавший в колодце с расплавленной лавой, запрятанном на самом дне его души. Его освобождение сопровождалось шумом и яростью, извержением первобытных образов и идей, которые близко соответствовали тому, что психиатры называют материей "изначального процесса" - смеси кошмаров, психосоматических явлений и отвратительных "кислотных" путешествий. Когда после долгого ожидания демоническая сторона его натуры прорвалась в крике первобытной терапии, одновременно с этим раздался и голос вдохновения.
            Альбом, который получил название "Primal Scream Album", стал величайшим творением Леннона за всю его карьеру, так как именно в нем Джон погрузился в самые глубины своей души и вытащил на поверхность свое скрытое доселе эго. Будучи одновременно шокирующе инфантильными и жестокими, песни этого альбома напоминали серию автопортретов в голубых тонах, посвященных отрезанному уху Винсента Ван Гога. Леннон всегда считал, что причиной всех его страданий была полученная в детстве травма, и эта идея воплотилась в композиционном построении альбома. Диск начинается с песни "Mother", в которой поется о том, как родители бросили маленького Джона, и заканчивается песней "My Mammy's Dead" об окончательном уходе Джулии из жизни Джона. Весь альбом прекрасно скомпонован в соответствии с законами симметрии, так что каждая песня на стороне "Б" является словно отголоском песни со стороны "А": "Remember" дает ответ на песню "Mother", "Love" - на "Hold On" и так далее.
            Речь идет не о блестяще выстроенных музыкальных номерах, как на "Сержанте", напротив, форма "Primal Scream Album" - следствие эмоциональных полюсов, которые составляют основу и мощь пластинки. Леннон колеблется между страхом и яростью - главными своими страстями, - которые находят выход в первобытном крике, вызванном ужасом, но застрявшем в горле в приступе детского гнева. Кроме того, в альбоме просматривается еще одна оппозиция - между прошлым и настоящим.
            Первобытная терапия не ограничилась тем, что подтолкнула Леннона к анализу своего наполненного болью детства, она обратила внимание музыканта на его несчастливую нынешнюю жизнь и на плачевное состояние окружающего мира. Поэтому Джон, не ограничившись нападками на родителей и близких, обрушился также и на своих поклонников, преследовавших его и Йоко, а также на весь британский истеблишмент, совсем недавно подвергший обоих Леннонов жестокому остракизму.
            Использованные при записи альбома художественные средства были не менее замечательны, чем сюжеты, передаваемые этими средствами. Стараясь сохранить максимально чистым собственный музыкальный язык, Леннон до предела обнажил поэтический ряд и оставил минимальное число музыкальных инструментов (свое пианино и гитару плюс бас-гитару Фурмана и ударные Ринго), использовав самые примитивные музыкальные блоки, такие, как жужжание, рифф или крик. В целом весь альбом записан в двух контрастирующих ключах. Песни, в которых звучат страх и отчаяние, исполнены в стиле церковного госпела, а ярость передана через примитивный отчаянный рок.
            Несмотря на то, что большая часть песен звучит, как голос человека, разговаривающего с самим собой, на каждой из двух сторон есть момент, когда Леннон обращается к слушателям как актер, разыгрывающий сцену из спектакля. Декорацией для "Working Class Него" ("Герой рабочего класса" - англ.) могла бы послужить какая-нибудь ливерпульская пивнушка, где у стойки поздно вечером засиделся человек, который говорит сам с собой, чувствуя, что в любую минуту может взорваться. Исполнение этой песни может считаться одним из высочайших достижений Леннона-певца: вместо того, чтобы поддаться соблазну и перейти на крик, он, напротив, сдерживает эмоции и достигает гораздо большего эффекта, понижая голос и позволяя себе лишь секундную вспышку гнева в конце каждого куплета. Джон Леннон, самый знаменитый герой рабочего класса в Великобритании, видит нынешнего рабочего таким же рабом, какими были его прадеды, только сегодня, для того, чтобы держать этого рабочего в узде, используют не религию - "опиум для народа", а такие наркотики, как секс и телевидение. Социальная острота песни заключается не в ее политической направленности, а, скорее, в решимости певца пробиться через политические заслоны и вступить в борьбу за изменение условий человеческого существования.
            Если "Working Class Него" можно назвать кабацкой балладой субботнего вечера, то "God" - это, безусловно, утренняя воскресная проповедь пастора Леннона, гораздо более удивительная, чем послание ливерпульского парня Джонни. Вместо того, чтобы призывать паству хранить в своих сердцах веру, которая помогла бы им прожить всем вместе счастливейшие годы, он предлагает своим последователям присутствовать при акте ритуального отречения ото всех символов веры прошедшей эпохи: от Иисуса и Будды, Элвиса и Дилана (которого он называет "Циммерман"), от Библии и Йи Кинг, от волшебства и мантры, от Кеннеди и Гиты ("Чудо-человека", к которому в конце 1969 года ездили в Индию Джон и Йоко). И все эти фигуры, словно ступени алтаря, ведут к усыпальнице идолов целого поколения - "Битлз". Нет нужды говорить, что Леннон верит в "Битлз" не больше, чем во все остальные святыни хиппи. Сделав многозначительную паузу и изменив свой рокочущий голос на тоненький дискант обиженного ребенка, он сообщает, что отныне верит только в себя, и, словно после раздумья, добавляет имя своей жены.
            Шестидесятые годы символизировали умершую мечту, но вслед за смертью наступает возрождение. Звезда погасла, а возрожденный Джон Леннон вынужден признать, что больше не в силах вести за собой свой народ, так как не знает, куда идет он сам и куда идут все остальные. Яростное, нигилистское отчаяние альбома "Primal Scream" напомнило о себе в очередной раз в интервью, которое дал Джон Леннон журналу "Роллинг Стоун" (вновь опубликованному позднее под заголовком "Леннон вспоминает").
            Эти удивительные откровения, напечатанные в двух номерах журнала (от 21 января и 4 февраля 1971 года) в то время, когда Джон и Йоко находились по трехнедельной визе в Соединенных Штатах, произвели на поклонников "Битлз" эффект разорвавшейся бомбы, поскольку в устах бывшего лидера эти невинные и обожаемые идолы целого поколения неожиданно предстали как "Бистлз" (От английского слова "beast" - зверь.), "самые большие негодяи на свете". Джон, преисполненный решимости окончательно развеять миф о "Битлз", рассказал здесь о разврате, наркотиках, об оргиях, которые устраивала "великолепная четверка" во время гастрольных поездок. Он объяснил, что биография "Битлз", опубликованная Хантером Дэвисом в сентябре 1968 года, - полная ерунда, поскольку по настоянию тети Мими из нее очень многое было вымарано. Главным негодяем в пьесе оказался, конечно же, Пол. Он описан как выскочка от шоу-бизнеса, который специально подгадал со своим заявлением об уходе из "Битлз", чтобы "продать альбом". Что касается битловских фанатов, то Джон назвал их "уродливой расой", а пришедших им на смену хиппи - "закомплексованными маньяками, которые расхаживают взад и вперед, выставив напоказ свои хреновы символы мира". Итог своей работе в "Битлз" он подвел одной короткой фразой: "Я негодую по поводу того, что играл для полных кретинов".
            Самым шокирующим в этом признании было даже не то, как Леннон обрушился на "Битлз", а то, что выразил свое глубокое презрение к периоду шестидесятых. Признавая, что прошедшая эра была великой эпохой расцвета воображения, он подчеркнул, что она не оказала абсолютно никакого влияния на реальную жизнь. Он считал, что "не случилось ничего особенного, за исключением того, что мы все вырядились в маскарадные костюмы... У власти стоят все те же негодяи... И они продолжают делать абсолютно то же самое, продают оружие в Южную Африку, избивают негров на улицах, тогда как люди продолжают жить в ужасающей бедности, а их жилища кишат крысами... все то же, только мне уже тридцать, и многие сегодня отрастили себе длинные волосы".
            Было очевидно, что в борьбе против Пола Маккартни Джон не мог удовлетвориться лишь словами. Пол предоставил прекрасную возможность для мести в начале 1971-го, когда обратился в Высший суд с иском против остальных членов "Битлз".
            Причиной тому послужило убеждение Пола, что Аллен Кляйн обворовывал их почем зря, хотя, во-первых, Пол самолично подписывал контракты, подготовленные Кляйном, за исключением контракта по менеджменту; во-вторых, Пол получал прямую выгоду от увеличения финансовых поступлений, явившихся плодом усилий Кляйна; и в-третьих, объем дополнительной прибыли был необычайно велик, так что в течение года Аллен Кляйн умудрился заработать для "Битлз" больше денег, чем они получили за всю свою предыдущую карьеру. Несмотря на это, Пол был полон решимости выгнать Кляйна и заменить его Истманами, поэтому избрал единственную доступную ему тактику: затеяв судебную тяжбу, перекрыть Кляйну доступ к доходам "Битлз", по крайней мере в Англии. Помимо конкретных обвинений Пола в адрес "Битлз", вроде того, что они уже давно перестали работать вместе как группа или что продолжающееся партнерство ставило под угрозу его, Пола, артистическую свободу, адвокат Маккартни вылил на Кляйна целое ведро помоев, намекая на нечистоплотные делишки Аллена и его далеко не безупречную репутацию.
            12 марта 1971 года суд постановил, что вплоть до разрешения разногласий деньги, поступающие на счета компании "Эппл" в Британии, будут переводиться в ведение специально назначенного судом управляющего, а каждый из "Битлз" будет в течение этого срока получать лишь месячное пособие. В результате этого решения на блокированных счетах группы накопилось более пяти миллионов фунтов, тогда как "Битлз" получали лишь по 5 тысяч фунтов в месяц.
            Когда в то утро Джон, Джордж и Ринго покинули здание суда, они пребывали в глубоко подавленном состоянии. Они чувствовали полное бессилие перед тем, что с ними произошло. Кляйн сделал попытку купить Пола, предложив ему наличными сумму, соответствовавшую 25 процентам стоимости "Эппл", но переговоры зашли в тупик, когда встал вопрос о том, кто будет платить огромные налоги, связанные с осуществлением такой операции.
            Когда Джон с приятелями уже забрались в его новый белый "мерседес-пульман", Леннона внезапно осенило. "Послушай, - повернулся он к Лесу Энтони, - ты не выбросил из багажника кирпичи, которые мы подобрали для сада?" Получив отрицательный ответ, он распорядился подвезти всю компанию к дому 7 по Кэвендиш-авеню, где жил Пол. Когда машина остановилась, Джон перелез через стену, окружавшую сад, и открыл изнутри ворота. Затем он вернулся к автомобилю и взял в каждую руку по кирпичу. Когда Джордж и Ринго вылезли из автомобиля, чтобы посмотреть, что будет дальше, Джон торжественно приблизился к дому и один за другим запустил оба кирпича в застекленные двери террасы Пола, которые разлетелись на мелкие осколки, после чего вся троица вскочила в "мерседес" и с хохотом умчалась прочь.
            Следующая авантюра, в которую ввязался Джон, была уже совсем не смешной. По правде говоря, он чуть было не угодил в тюрьму. Причем, казалось бы, именно Джон меньше всего был способен на участие в заговоре с целью похищения ребенка у родителя, который этого ребенка воспитывал, поскольку сам в детстве от этого пострадал и всю жизнь не мог оправиться от полученной травмы. Тем не менее, когда Йоко решила похитить Киоко, ибо по-другому ей не удавалось заполучить свою дочь, Джон не только одобрил план операции, но и принял в ней непосредственное участие. Позднее Йоко заявила, что поступила так по совету своего адвоката, который якобы сказал, что, имея Киоко, ей легче будет убедить суд в том, что ребенок должен жить именно с матерью.
            К марту 1971 года Леннонам удалось выяснить местонахождение Тони благодаря информации, предоставленной Доном Хэмриком, который жил теперь в Дордони. Хэмрик сообщил, что Тони проехал через всю Испанию и в настоящее время находился вместе с махариши Махеш Йоги на Майорке. Джон, Йоко и Рихтер полетели в Пальма-де-Майорка. Переговорив с британским консулом и местным адвокатом, которые, по всей видимости, ничего не поняли, они отправились на поиски Тони. Очень скоро они выяснили, что Тони обосновался вместе с махариши и его учениками в недостроенном мотеле на другой стороне острова Манакора. Йоко позвонила Тони, и он согласился ее принять - при условии, что она приедет одна.
            На следующее утро Джон и Дэн доставили Йоко к махариши и сделали вид, что удаляются, а сами спрятали автомобиль с другой стороны мотеля и незаметно проскользнули внутрь. Они укрылись в номере, отведенном Йоко, где провели целый день. Йоко сообщила им, что Киоко находится в расположенном неподалеку лагере для детей.
            В пятницу, 23 апреля, в три часа они застали Киоко играющей под присмотром воспитательницы-испанки. Похитители сделали попытку увезти девочку, но воспитательница тут же стала звать на помощь. "Я сообразил, что нас сейчас арестуют", - признался позднее Рихтер. Теперь им ничего не оставалось, как только постараться побыстрее добраться до Пальмы и убраться из страны. Джон и Йоко так перепугались, что улеглись вместе с Киоко на пол автомобиля. Когда девочка поняла, что ее хотят отобрать у отца, она запаниковала. Рихтер, понимая, чем все это может обернуться, позвонил британскому вице-консулу, который согласился встретиться с Леннонами у них в гостинице. Пытаясь обеспечить себе алиби, Джон и Йоко послали за доктором, заявив, что у Киоко болит горло. Тем временем Дэн отправился на улицу купить для девочки пару туфель. Когда он вернулся, холл отеля кишел полицейскими. Тони обратился в народную гвардию, заявив, что его дочь стала жертвой похищения со стороны мафии. Джона и Йоко забрали в участок для дачи показаний. Покуда Дэн сидел в приемной начальника полиции, он неожиданно увидел Тони. "На этот раз я держу его за яйца! - воскликнул Кокс. - Это дорого будет ему стоить!"
            К вечеру известие об аресте просочилось в прессу, и английские журналисты бросились в Пальма-де-Майорка. А Лес Перрин, пресс-атташе "Эппл", позвонил Аллену Кляйну в Нью-Йорк и сообщил, что Ленноны в тюрьме. Кляйн вызвал Питера Ховарда, одного из адвокатов "Эппл", который говорил по-испански, и велел ему срочно отправляться в Пальма в сопровождении группы представителей "Эппл" и "И-Эм-Ай".
            В 11 часов вечера, после четырех часов, проведенных в полицейском участке, Ленноны предстали перед судьей. В ходе допроса Джон опрометчиво признался в попытке похищения Киоко. Это признание было запротоколировано для дальнейшего использования в суде, а Джон и Йоко были помещены под арест и лишены паспортов. Следом за этим перед судьей встал вопрос, кому доверить ребенка. Он отвел Киоко в отдельную комнату и спросил семилетнюю девочку, чего она хочет. "Я хочу видеть папу", - без колебаний ответила Киоко. В три часа утра судья объявил предварительное слушание по делу закрытым. Дело было передано для рассмотрения в судебные органы Манакора. До начала процесса обвиняемым было предписано являться в суд первого и пятнадцатого числа каждого месяца. Первыми из зала суда вышли улыбающиеся Мелинде и Тони с Киоко на плечах. Друзья встретили их аплодисментами. Затем появились мрачные Джон и Йоко, которые тут же сели в машину и уехали в отель.
            Несколько дней спустя в Пальма прибыл Аллен Кляйн, полный решимости уладить ситуацию. В течение двенадцати дней Кляйн трудился не покладая рук. Он попытался договориться с Тони, но переговоры зашли в тупик, к тому же Тони и Мелинде втихаря уехали из Майорки, прихватив с собой Киоко. Таким образом, Джону и Йоко оставалось лишь ждать суда. Но с судейскими Кляйну повезло. Он умудрился подкупить одного из служащих, который изменил письменные показания Джона Леннона. И это решило все дело.
            Когда Джон и Йоко вернулись в Титтенхерст, они погрузились в сказочную утопию "Imagine" ("Представь себе" - англ.). Этот альбом был с восторгом принят критиками и принес Джону Леннону наибольший коммерческий успех за весь постбитловский период творчества, что свидетельствовало о не слишком притязательных вкусах публики и музыкальных критиков. Сам Леннон заметил, что альбом был "покрыт шоколадом, чтобы его легче было проглотить".
            Знаменитая заглавная композиция - мечта любого хиппи о лучшем мире - была несказанно далека от полных отчаяния грез альбома "Primal Scream". Единственная вещь, "How Do You Sleep?" ("Как тебе спится?" - англ.), которая во всем, за исключением, может быть, только богатой мелодии, превосходила "Imagine", действительно была достойной Леннона в его лучшие времена. Композиция "Imagine" сильно проигрывала от монотонного фортепианного аккомпанемента, похожего на упражнения студента в музыкальном классе, а голосу Леннона явно не хватало силы, и его пение здорово смахивало на квакерские речитативы.
            Ответ на легкую критику со стороны Маккартни в адрес Джона в песне "Too Many People" ("Слишком много людей" - англ.) содержал в своей основе мощный рифф, по стилю напоминавший "Томми", и вызывал ровно нарастающее напряжение, которое достигало своего пика в тот момент, когда Фил Спектор взмахивал дирижерской палочкой. Поддерживаемый ровным размеренным буханьем, точно вырвавшись из тисков гнева, Леннон запевал совершенно беспечным тоном, какой может быть у какого-нибудь парня, сидящего в баре со стаканом и подначивающего разошедшихся драчунов. К сожалению, это великолепное крещендо не достигло кульминации, поскольку, уже в который раз, Джон позволил убедить себя записать эту песню не так, как было им изначально задумано. В данном случае, после серии издевательских стишков, адресованных Полу, Джон предполагал нанести ему сокрушительный нокаутирующий удар в самое чувствительное место. Признав в первой строчке куплета, что самым выдающимся достижением Пола была песня "Yesterday", Джон планировал сразу же вслед за этим закричать: "You probably pinched that bitch anyway!" ("Ты все равно наверняка где-то ее стащил" - англ.). Аллен Кляйн, стоявший за пультом рядом с Филом Спектором, пришел в ужас, предвидя возможные последствия, и попросил Джона не доводить до греха и заменить эту строчку на другую - которую сам же Кляйн, не сходя с места, и придумал и которая свела на нет всю остроту песни.
            Леннон так и не сумел избавиться от наваждения "Yesterday". Эта песня неизменно доставляла ему неприятности, так как была признана величайшим хитом "Битлз", а сам Леннон отчаялся когда-либо написать песню, которая могла бы сравниться с ней по популярности. Его тоска усугублялась еще и тем, что все вокруг считали, что именно он написал эту песню, ведь под ней было написано "Джон Леннон и Пол Маккартни".
            Вслед за альбомом "Imagine" вышел фильм с таким же названием, который стал первым полнометражным рок-видеофильмом. Поскольку большинство песен Леннона рассказывают о его собственной жизни, было принято логичное решение проиллюстрировать их сценами из жизни Джона; Джон и Йоко взяли за основу фильм, который снимала о них одна британская телекомпания, и переделали его по образу сюрреалистических видео, снятых на песни "Penny Lane" и "Strawberry Fields", разбавив шутовским юмором, позаимствованным из "Magical Mystery Tour".
            Однако очень скоро выяснилось, что Джону и Йоко не удалось из частей видеофильма создать произведение искусства. Если допустить, что вся их жизнь заключалась в искусстве, как было передать ее стиль? Ошарашенный переходом от кадров кинохроники к рекламе дорогих духов, зритель никак не может сориентироваться. За что они боролись? - спрашивает он себя, видя Джона и Йоко на улице в толпе демонстрантов, выступающих в защиту журнала "Оз" (арестованного за непристойности) или против войны во Вьетнаме. Были ли они поп-декадентами, как в тех странных ритуальных сценах, когда они катаются на черной похоронной повозке или едят белые шахматные фигуры, разодетые, словно герои из "Эль Топо" ("Еll Торо" - знаменитый мексиканский фильм 1971 г. (режиссеры А. Йодоровски и Р. Коркиди). Культовое произведение искусства для знатоков "негативного абсурда". Любопытная, мощная, извращенная сюрреалистическая аллегория на тему жизни Иисуса Христа и человеческой судьбы. Апология предельно антипатичных форм насилия.)? Чаще всего они похожи в фильме на развлекающихся богатых детишек. Теперь, когда метадон и первобытный крик помогли преодолеть кризис и погасили страсти, они обречены на бесцельные блуждания в преддверии ада.
            Точно так же, как в детстве Джон играл возле стен приюта для девочек, они с Йоко забавлялись у себя дома с дорогими игрушками и нарядами, изображая прославленных взрослых любовников, голливудских поп-звезд, которые между тем постоянно демонстрируют неловкость и неуместность взаимных заигрываний и объятий, выдавая при этом явную неспособность изобразить настоящую любовь и страсть.
            Единственной удачей часового фильма можно считать отрывок, иллюстрирующий заглавную песню. Джон и Йоко, одетые в черные плащи, медленно идут, пробиваясь сквозь густой туман, по дороге, обсаженной деревьями. Они входят в Титтерхерст с первыми вступительными нотами песни. Затем мы видим Джона в белом свитере с короткой стрижкой и гладко выбритого, который поет, сидя за белым роялем, в то время как Йоко, одетая, точно Клеопатра, в длинное белое платье с золотым поясом и повязкой на голове, открывает одни за другими ставни на окнах в огромном салоне, устланном белым ковром. Когда Джон, сидя в своем роскошном доме, поет о том, как чудесно ничего не иметь, комната наполняется светом, и грусть уступает место более радужному будущему.
            Этот клип стал наиболее часто используемым рекламным роликом Леннонов, которые предстали в нем идеалистами, пытающимися сопротивляться гнетущей атмосфере семидесятых годов благодаря своей вере в то, что мир обязательно станет лучше.

Назад к оглавлению